Львиная маска: Страница8 из 9

депрессию.

Потому в старые времена в городке на острове построили интернат для психохроников. Потом еще один.

В теплое время года, когда спадала жара, волонтеры вывозили их на инвалидных креслах на набережную. Радостные больные ехали как цари, здоровались со всеми подряд. Им отвечали политкорректными улыбками.

Ръад славился как недорогой остров, именно по причине вечного присутствия идиотов на променаде.

Туристские лайнеры высаживали, бывало, отряды туристов, но по договоренности именно в дневные часы волонтеры не вывозили своих убогих пациентов на набережную.

За это город что-то приплачивал директорам инвалидных домов.

Местные идиоты сидели по койкам, приезжие идиоты шли отрядами за своими попугаями-гидами.

Вот в такой город попала семья энергичных, известных в своей профессии людей, Аниных родителей.

Через небольшое время, осенью, когда пошли затяжные дожди и стекла чуть не выдавливало ураганными ветрами из оконных рам, когда опустели улочки и заунывный звон колокольни не смог зазвать уже никого на верхотуру, в храм, когда исчезли художники и музыканты, ювелиры и воры, закрылись ресторанчики и даже инвалидов уже не вывозили наружу — через небольшое время папа с мамой пристроили свою Аню работать в инвалидный дом сиделкой (ее диплом тут надо было защищать снова, он не годился), и она согласилась на первые шаги, пошла с отцом оформляться (родители говорили кое-как на английском), девушку в платочке взяли, несмотря на ее явное отклонение от нормы. Волонтеров уже не оставалось, а местные по вековой традиции считали работу в дурдоме опасной для собственного разума.

Аня оказалась на своем месте, чистить раковины и унитазы, мыть полы, подмывать больных, поднимать их, кормить и укладывать она умела, и она быстро выучила тот примитивный больничный язык, которым изъяснялись с ней больные и работодатели, а вот с родителями она не разговаривала.

Почему-то не могла.

Они были, видимо, из той ее жизни, они были свидетелями прошлого, и Аня их избегала.

Она старалась получить суточные дежурства, одно за другим, чтобы не возвращаться к этим двум скорбным и удивленным теням.

Что ж, к февралю родители Ани позвонили М. и сказали, что возвращаются в Россию.

Там их ждал дом, там их согласились взять обратно на работу, хотя и на новых условиях. Там их вроде бы помнили зрители. Там шла жизнь. Они нуждались в чисто административной поддержке. Въездные евро-визы в отечественных паспортах уже кончились, их надо было продлять задним числом, потому что беженцы возвращались как русские.

— А Аня тоже уедет?

— Нет, Аня,— обиженно сказал отец,— вполне справляется здесь одна.

М. приехал, все выяснил.

С Аней он не виделся.

Родители выехали по старым русским паспортам. Деньги могут почти всё.

Далее — он вызвал из России Олю.

Оле, он договорился, дали ту же работу в инвалидном доме.

В феврале наступала ранняя местная весна, все цвело.

По сведениям, собранным для М. тамошним журналистом, местные осаждали Аню, караулили ее у калитки, у ворот лечебницы. Когда она шла по улице, ей свистели. С Олей его девочке было бы легче.

С Олей и ему повезло — когда он предложил дурдому построить у них бассейн, Оля попросила Аню быть переводчицей.

Он мог легализироваться.

К осени М. уже жил в городке и приходил к Ане в гости запросто. Она даже стала просить за своих больных — одна девочка жила в психушке совершенно напрасно, сироту сунули туда родственники, когда у нее началась депрессия по поводу гибели родителей в автокатастрофе, и затем они переехали из села и поселились в